Кайрат Сапарбаев: «Я не писатель – я Сказитель»

Герой этого интервью — известный бизнесмен Кайрат Сапарбаев, недавно выпустивший свой второй роман «Пляж Клеопатры» 

Что двигало им при написании этой книги и других произведений, в чем он видит суть литературного творчества, почему герои «Пляжа Клеопатры» говорят стихами – на эти и другие вопросы, возникшие после прочтения книги, дал нам откровенные ответы автор романа. 

— Вы — известный бизнесмен, меценат, депутат, состоявшаяся личность. А в последние годы заявили о себе на несколько неожиданном поприще. В 2006 году вышла Ваша первая книга «Анелия любит короля», в этом — вторая «Пляж Клеопатры». Что побуждает Вас писать?

— Я не считаю и не называю себя писателем – в обеих книгах выступаю как Сказитель. Истоки ответа на вопрос, почему и зачем я пишу, наверное, следует искать в детстве. Еще в школьные годы, начиная с 5 класса, я завел привычку писать ежедневник. Видимо, мне не хватало того, что я делал. А я многое успевал — отлично учился в школе (окончил школу с золотой медалью – авт.), много читал, ходил на спорт, посещал кружки, был активистом, помогал по хозяйству. До 9 класса я жил в селе, поэтому постоянно чистил снег, носил уголь и воду, копал в огороде. И если выпадали какие-то перерывы, я не мог себе позволить просто бездельничать – я обязательно должен был постоянно чем-то заниматься. Ничегонеделание меня не устраивало. Поэтому, наверное, я и нашел свой способ заполнять образовавшуюся пустоту.

В свой ежедневник записывал и подробно описывал все, что произошло со мной за день. Сначала это был своего рода отчет. Потом, когда я перечитывал записи на следующий день, думал, что бы еще придумать интересного и как это красочнее описать. И отчетные записи стали постепенно  обогащаться моими мыслями и заметками, наблюдениями и ощущениями, стихами.

Эта зародившаяся в детстве привычка к самодисциплине, постоянной занятости чем-нибудь осталась со мной на всю жизнь. Будучи бизнесменом, в конце 1990-х годов я тоже искал способы заполнения пауз, пустот, которые возникали между окончанием и началом реализации моих проектов. В один из таких периодов относительного затишья я заполнил пустоту тем, что написал докторскую диссертацию, которую потом защитил в Америке. В следующий перерыв написал свой первый роман «Анелия любит короля».

Вначале он зародился как сценарий, прочитавшая его известная шымкентская издательница Людмила Кирилинская предложила мне попробовать переделать материал в роман. Я это сделал, и Кирилинская отвезла его известному литературному критику, поэту и прозаику Адольфу Арцишевскому с просьбой оценить. Он написал «зубодробительную» рецензию, разнес все в пух и прах. Но в то же время дал надежду, отметив, что если я перепишу свою книгу под указанный им отрывок из романа, то тогда он поставит свою подпись в качестве рецензента. Это было пределом моих мечтаний – Арцишевский рецензировал легендарную книгу «Аз и Я» Олжаса Сулейменова. Я переписал, потом вышла «Анелия» с рецензентом Арцишевским — я был на седьмом небе от счастья.  

— А второй роман тоже родился из образовавшегося простоя?

— В какой-то степени да. Я часто нахожусь в дороге, бывает, что едешь в поезде или летишь в самолете часами. Я не могу смотреть все время телевизор или читать в Интернете всякую чепуху. Идея «Пляжа Клеопатры» родилась во время моего перелета из Америки в 2002 году, который длился около 14 часов. Тогда в пути я наметил примерный «скелет» и сюжет.

— Так значит в этой книге все придумано?

— И да, и нет. Какая-то часть взята из жизни, какая-то додумана. Когда я уезжал из Америки, увидел что-то символическое в том, что повсюду, чуть ли не на каждом шагу, мне попадалось имя «Леон». Тогда как раз был пик популярности фильма «Леон Великолепный» — про молодого человека, у которого словно по волшебству все в жизни получалось хорошо. Я оттолкнулся от этой идеи и, находясь в самолете, придумал историю своего Леона, тоже счастливчика. Однако, приехав домой, понял, что это будет неинтересно, и решил провести своего героя через трудности и испытания.

Мне было легко «нанизывать» на сюжетную схему описания и детали. Я прекрасно знаю психологию как простого человека, так и буржуа – я сам вышел из народа, был одним из первых предпринимателей в городе. После 2005 года мир сильно изменился – началось какое-то массовое умопомешательство на кредитах, последовали разорения. Мне было нетрудно рассказать об этом, но нужно было сделать это через судьбы людей.

Повествование я наполнил своими наблюдениями и слегка переработанными реальными человеческими историями. Мои персонажи – итог  моих наблюдений. Такие люди, как, к примеру, Руни, Кларк, Кардинал, действительно есть, причем встречаются везде – я взял их из жизни, мне не надо было их придумывать. Есть и такие, как Дженнифер: она любила, любовь осталась безответной, однако это ее не озлобило. Я сам видел и не раз встречал таких женщин.

— И все-таки писательство для Вас хобби?

— Не совсем так, я бы сформулировал это иначе. К примеру, когда мы занимаемся спортом, мы не считаем это хобби: он нужен для здоровья, полезен, необходим. Такие необходимые полезности бывают разные, одна из них для меня – писательство.

— Но ведь качать мышцы или гонять мяч и потребность писать — это совершенно несопоставимые вещи. Что будет, если не писать?

— Буду писать — мне надо писать, я не могу не писать. Если то, что волнует тебя, заставляет думать и переживать, не вытащишь, не «выговоришь» на бумаге, оно будет мучить и забивать голову. Потребность высказаться, которая живет внутри тебя, требует выхода. Если ее не выплескиваешь, то она как яд изнутри разъедает тебя и приносит зло организму. Я видел людей, которые копят и держат все в себе, а потом превращаются в едких и язвительных ненавистников. Поэтому я предпочитаю освобождаться – и пишу. «Отписал — от души отлегло. Сразу пасмурный день не беда. Сразу осень в награду тебе подарила ключи от себя». Этим четверостишием я утверждаю: не надо мучиться — надо писать!

— В своих книгах Вы выступаете в роли Сказителя, который просто рассказывает своему читателю все то, что он увидел и услышал. Тем самым Вы уходите от необходимости называться писателем и намекаете на любительский подход?

— Да, я не профессионал в литературе, я — любитель. Имея за спиной лишь уровень школьной базы русского языка и литературы, я не могу называться писателем. Фигура Сказителя, прежде всего, важна психологически для меня самого, я пришел к ней через два важных события в моей жизни. В начале 1990-х годов, во время поступления во ВГИК известный кинорежиссер Валерий Рубинчик и драматурги вуза дали нам письменное задание — разработать одну их трех предложенных тем. При этом напутствовали: не думайте над запятыми, слогом, орфографией, главное — покажите и напишете то, что вы хотите поведать. Это был мой первый творческий опыт работы со словом без оглядки. И тогда у меня впервые выросли крылья. До этого у меня у меня словно были связаны руки. Когда я писал сочинения в школе, то фактически не думал над образами, раскрытием сюжетных линий, идей – прежде всего меня заботила мысль о том, чтобы не допустить ошибок. В итоге всегда получал «пять» по русскому языку и не всегда по литературе.

Второй раз у меня у меня выросли крылья, когда я писал диссертацию. Американский подход в корне отличался от того, чему нас учила наша академическая школа. Мне предложили раскрыть свою тему («Взгляд на некоторые вопросы развития предпринимательства в Южном Казахстане»), сказав: пишите, как считаете нужным, в любой форме, хоть стихами, — нам важна суть, а не форма. И мне писалось легко.

Роль Сказителя, которого я придумал сам для себя, и дает мне возможность легко и свободно творить. Я писал, как хотел и чувствовал. Я решил, что не буду думать, правильно ли я пишу, правильно ли выстраиваю фабулу, пересказываю и т.д. Если бы я занимался в Литинституте, то меня бы этому научили.

— Вы действительно считаете, что писать можно научиться?!

— … Не сталкивался прежде с такой постановкой вопроса и как-то не задумывался об этом раньше. Но могу без колебаний сказать, что мои единственные учебники — это книги, а мой главный Учитель — это Адольф Арцишефский. Его слова и оценка для меня очень значимы.

— А кто Ваш любимый писатель?

 – Чехов. Он для меня — эталон краткости. Какое-то время находился под большим впечатлением от Драйзера. Кроме Чехова, из русских классиков люблю Льва Толстого и Алексея Толстого. Любимые поэты — Есенин и Хайям.

— Интересно узнать, как Вы воспринимаете оценку Ваших произведений. Вас не настораживают единодушно положительные отзывы на «Пляж Клеопатры», готовы ли Вы принять противоположные?

— Наверное, дело в том обществе, в котором мы живем, и отчасти в провинциальности. Презентация книги, на которой прозвучали положительные отзывы, — это торжество, определенный ритуал. Он чем-то похож на именины: на них ведь не услышишь плохих слов в адрес именинника.

Я приемлю любую оценку, в том числе негативную. За свою жизнь я слышал немало негатива в разных сферах и готов к этому. Но я разделяю негатив ради негатива и адекватную критику, объективный и компетентный «диагноз». В любом деле я всегда прислушиваюсь к мнениям специалистов, советуюсь с ними. Если бы это было не так, то, наверное, я не понес бы свой роман Арцишефскому, а сразу бы напечатал.

Как читатель я, возможно, тоже бы не согласился бы со многими авторами. Например, если бы жил во времена Толстого, поспорил бы с ним, в чем-то его раскритиковал. Он бы, думаю, не обиделся. Вообще, нравится или не нравится, – это дело вкуса любого читателя. И у него всегда есть право просто закрыть книгу и не читать ее дальше.

— Во втором романе Вы выбрали лиро-эпическую форму изложения. Чем это обусловлено – переходите на другой «язык», экспериментируете?

— Это не эксперимент. Первые слова книги «Лео – холостяк?// Да, холостяк. И что?» родились именно в таком виде. Когда потом я сел и решил перевести стихи на нормальный язык (в прозаическую форму – Л.К.), понял, что ничего не смогу сделать — они так легли. Я ожидал критических высказываний по поводу моей манеры повествования от первых читателей рукописи, но ни от кого их не услышал. Я решил, что это значит одно: стихи легли мягко.

— Как Вы думаете, насколько стихи и ритмическая проза адекватны повествованию о современности? Ведь манера общения современников в стихах может показаться читателю искусственной, надуманной, свойственной прошлым векам?

— Да, в стихах практически никто не общался ни в прошлые века, ни сейчас. Стихотворный слог сегодня можно встретить разве что на айтысах, да иногда в тостах. Но я воспроизвел музыку стиха так, как ее услышал. В такие моменты важно ничего не упустить, успеть запечатлеть!

— Стихи выполняют в композиции глав резюмирующую роль. Они писались под главы или были первичными?

— Стихи подбирались под главы. Изначально я использовал рубаи Омара Хайяма и вставил в несколько глав свои неподписанные стихи. Адольф Альфонсович не заметил этой подмены, чем меня очень обрадовал: значит, у меня получилось, как у Хайяма! Это меня вдохновило настолько, что я решил убрать все четверостишия Хайяма и написать свои под содержание каждой главы. Признаю: стилистически это было подражанием Хайяму, но иначе произведения стихотворного жанра рубаи и не пишутся.

— Вы говорили, что непосредственно роман писался 8 месяцев, а переработка длилась два с половиной года. Что для Вас послужило критерием завершенности работы над книгой?

— Оценка Арцишевского и литературного редактора Гаухар Шангитбаевой, с которой мы скрупулезно вычитывали и перерабатывали каждую страницу на протяжении нескольких месяцев. Без участия таких «шлифовальщиков» никакой алмаз не заблестит. Хочу отметить и ее прекрасные человеческие качества: Гаухар Шангитбаева — не только филигранный мастер своего дела, но и удивительной души человек! Работа с ней принесла мне не только огромное удовольствие, но и подарила благостное удовлетворение! С ней не «посачкуешь», зато от души посмакуешь слово! В процессе нашей совместной кропотливой работы у меня самого стала набиваться рука: заново перечитывая рукопись, я уже видел свои прежние погрешности. 

—  Мне все же показался недоработанным финал. В чем смысл последних сцен и строк книги? На мой взгляд, они вносят какую-то размытость, нечеткость в конец произведения.

— Я хотел сказать: береженого Бог бережет, моему герою суждено быть счастливым. Убить его не удается и со второй попытки. Правда побеждает, подлость наказывается.

— Но этот вывод уже сделан до последних сцен. Не видите ли Вы противоречия между счастливым финалом и строками о том, что все могло быть иначе, то есть Леон мог умереть? Зачем они нужны? Ведь уже поставив точку, в самом конце Вы вносите сомнение, но при этом от хэппи-энда не отказываетесь.  

— Это – Ваше видение. Мне легко, потому что я выпустил книгу, — и она уже живет своей жизнью. Если вовремя не остановиться, можно переделывать и переписывать книгу всю жизнь. Я помню, как в первые месяцы после выхода «Анелии» я спорил и доказывал свою позицию, отвечая на вопросы читателей. А потом сам сказал себе: стоп! Я этого ребенка родил, и теперь у него – самостоятельная жизнь. Какой жизнью будет жить «Пляж Клеопатры», не знаю, теперь я не имею к роману никакого отношения.

— Роман преподнесен как вторая книга из серии «Книги судеб». В том, что последует третья книга даже нет сомнений.

— Конечно же, есть желание написать еще одну книгу и пополнить серию «Книги судеб» до трех.

— Само понятие «Книги судеб» означает, что все людские судьбы «прописаны» и предрешены?

— Я верю в Создателя-Творца и знаю, что он ведет каждого из нас. Знаю, что нужно беречь Божий дар под названием жизнь.

— На презентации было заявлено, что роман будет инсценировать областной русский драмтеатр. Как Вы думаете, насколько он подходит для театральной постановки? Мне, например, «Пляж Клеопатры» с трудом представляется на сцене, скорее, он более подходит для кинематографического воплощения.

— Согласен: роман совершенно не подходит под театральную постановку, под кино — да. Однако не будем мешать творчеству других. Посмотрим, что из этой затеи выйдет.

— Исходя из двух романов, вырисовывается определенный портрет автора. Вы — романтик, мечтатель, любитель порассуждать, фаталист, обладаете чувством юмора и даже немного циник, гурман. Дополните и исправьте меня, если я в чем-то не права.

— Я оптимист, реалист, но не максималист. Немного циник. Не гурман. Все свои творения наполняю светом и теплом, делаю это умышленно. Живу, думая только о хорошем, ведь, когда придет плохое, ты встретишь его с добрым сердцем и не принесешь зла другому, не озлобишься. Я не фаталист, верю в то, что судьбу можно и нужно менять к лучшему!